Капитан с улыбкой посмотрел на Иоганну.

— Ну, так что же вы получили? — Он довольно бегло говорил по-немецки.

Иоганна нырнула подбородком в голубую шелковую косынку.

— Шерстяное одеяло, — ответила она. — Возможно, то самое, о котором говорил здесь господин Штумпф. А кроме того, вот эти туфли и кусок мыла.

— Одеяло вам, очевидно, придется вернуть законному владельцу.

— Ради бога, пусть фрейлейн Иоганна оставит его себе, — воскликнул мясник. — У меня есть еще одно.

И тогда капитан сказал:

— Каждый из вас должен был бы взять пример с господина Штумпфа. Об этом мы поговорим позднее.

Кто-то из задних рядов крикнул:

— Охота время терять!

— Есть здесь кто-нибудь, у кого украли женские туфли? — И так как все молчали, капитан наклонился к судье: — Туфли, очевидно, со склада этого Цвишенцаля.

Через несколько дней после налета на склад Цвишенцаля капитан Либэн получил по почте целую партию американских сигарет. Письмо и список конфискованных товаров, прилепленные в тот вечер к воротам американской администрации, лежали перед ним на столе. Он сказал секретарю:

— Прикажите ввести Цвишенцаля.

Во время наступившего перерыва те зрители, у которых не было постоянного места, разбились на группы. Кто сидел, перебрасывался репликами через головы соседей. Для трех учеников, которых Цвишенцаль застал у себя на квартире, имя его было громом среди ясного неба. Не успел секретарь встать, как Петр и Уж ринулись к дверям, а кладовщик шепнул отцу: «У меня живот болит, мне нужно выйти». Он и правда почувствовал резь в животе. Выйдя на улицу, мальчик, пробежав мимо Петра и Ужа, бросился в уборную.

Многие толпились в коридоре. С тем чувством, которое толкает преступника к месту совершенного им злодеяния, Уж подошел к доктору Гроссу и сказал, глядя на него снизу вверх:

— А вам, господин доктор, не кажется, что ученики Иисуса поступали правильно?

Доктор Гросс хотел было пройтись насчет сковороды, но мальчика уже и след простыл. Он издали увидел Цвишенцаля, шедшего по коридору в сопровождении двух конвойных.

Цвишенцаль был в темно-синем костюме. Лицо его обросло щетиной. Он все еще находился в предварительном заключении. Когда капитан спросил, не догадывается ли Цвишенцаль, кто те люди, что его ограбили, он весь подобрался и гаркнул:

— Какие там люди! Мальчишки! Сорванцы!

Восемь учеников, все еще находившихся в зале, притаились среди внезапно поднявшегося ропота, который волнами заходил у них над головой. Судья с удивлением заметил, что на губах у капитана играет довольная мальчишеская улыбка.

Они обменялись несколькими фразами. Наконец судья крикнул:

— Всех присутствующих здесь мальчиков моложе семнадцати лет прошу выйти вперед!

Несколько секунд никто не шевелился. Первым нерешительно поднялся Мышонок. То тут, то там начали вставать. Мальчики беззвучно и неторопливо проходили вперед. Все как один были босы.

Перед судьей выстроились семнадцать подростков. Восемь учеников стояли вместе. Встал со стула и сын судьи. Когда же отец, улыбаясь, сказал, что ему незачем выходить, мальчик вздохнул, словно сердце у него разрывалось на части, и вернулся на свое место рядом с доктором Гроссом. Он не был бос, на ногах у него были рваные тапки. Ученики опасливо косились на него.

Давид, казалось, не слышал вопроса, с которым обратился к Цвишенцалю судья, — не узнает ли он кого-нибудь из этих мальчиков. С ужасом смотрел он на убийцу своих родителей. Внезапно из груди его вырвался душераздирающий крик, он упал наземь и забился в припадке. Раза два-три тело его судорожно вздыбилось и вдруг вытянулось, как мертвое.

Все повскакали с мест, словно в театре, где вспыхнул пожар. Иоганна бросилась к Давиду. Но доктор Гросс уже опустился перед ним на колени. Он поднял бесчувственное тело и положил его на судейский стол, точно вещественное доказательство того, что Цвишенцаль повинен в смерти супругов Фрейденгеймов.

Семеро учеников поспешили в погребок «Уютная берлога», где и рассказали трем ранее улизнувшим товарищам, что капитан Либэн распорядился отправить в больницу чахоточного маляра и Давида.

— А потом он поднялся и сказал речь. Чудак воображает, что эти жирные скоты добровольно раскошелятся. Как же, держи карман! Ну, мы, конечно, ждать не стали, а сразу наутек! — рассказывал Иоанн.

Отец его давно уже сидел в общем зале за круглым столом, между профессором Габерлейном и учителем Шарфом.

Отец Иоанна в догитлеровские времена держал на Аугустинерштрассе книжную лавчонку. Вскоре, после того как в Берлине на Унтер-ден-Линден запылал большой костер, на котором сжигались книги, вюрцбургские нацисты развели на Аугустинерштрассе свой костер, поменьше. Учитель Шарф смотрел на это зрелище со стороны. И только одну книгу, упавшую к его ногам, он долго пытался затолкать в огонь железным наконечником своей палки. Книга, словно защищаясь, два-три раза перевернулась на мостовой. Тогда учитель Шарф пихнул ее в костер носком башмака, и книга запылала!

В погребок вошел церковный причетник. Садясь, он провел костлявой рукой по желтому, восковому лицу, которое от этого, казалось, вытянулось еще больше. Когда же рука, наконец, остановилась на подбородке, из беззубого рта как будто выглянуло черное яйцо.

Мальчики засели на кухне. Огромная плита была не топлена, в кладовой хоть шаром покати. В старинном погребке, когда-то славившемся своими домашними копчениями, горячими кровяными и ливерными колбасами, теперь подавалось только скверное вино без всякой закуски.

Из кухни в общий зал вели сенцы без дверей, и ученики слышали все, о чем толковали за круглым столом, а сами говорили вполголоса, чтобы никто их не услышал. Усевшись как можно теснее, они шепотом провели импровизированное заседание. Петр забрался на кухонный стол. Опасность, заявил он, миновала. Но топор просвистел над самой головой. Кладовщик, с которым только что со страха чуть не вышел конфуз, кивал с глубокомысленным видом, а Мышонок прошептал:

— Пусть Антон берет себе мое имя, если хочет. Мне, в конце концов, все равно, что Фома, что Иуда Искариот… Молодец Антон, не выдал нас!

Отец кладовщика, посмеиваясь в окладистую седую бороду, доходившую ему до пояса, крикнул:

— Кто бы подумал, что эти ученики Иисуса — мальчишки, пострелята!

— Не смейтесь, — остановил его учитель. — У нас на глазах растет поколение преступников. Если бы одним из этих морально разложившихся юнцов был мой сын, я сам выдал бы его полиции.

И хотя отец Иоанна сидел рядом с учителем, это не помешало ему сказать громко, на весь стол:

— А я бы так не поступил, господин учитель. Я объяснил бы сыну, почему эта затея порочна, как бы ни была похвальна цель.

— Что же тут порочного, хотел бы я знать, если мы берем что-то у этих паразитов и отдаем